Есть мнение, что она появилась в неподходящий момент. Но бывают ли подходящие моменты?
Гипотезу Геи Джеймса Лавлока очень любит публика, но ненавидят учёные. Почему? На этот вопрос в своей новой книге «Наука на планете язычников» (The Gaia Hypothesis: Science on a pagan planet) пытается ответить англо-американский философ науки Майкл Рьюз.
Примерно четыре десятилетия назад Джеймс Лавлок предложил считать Землю чем-то вроде живого организма, регулирующего свою температуру и химический состав таким образом, чтобы сохранять свою пригодность для жизни. Разумеется, он понимал, что доказать это будет сложно, но количество желчи, извергнутой по поводу этой гипотезы, озадачило даже его.
Пожалуй, сильнее всех почему-то обиделись биологи. Джон Мейнард Смит назвал гипотезу Геи «злой религией». Стивен Джей Гулд отклонил её как «метафору, а не механизм». Ричард Докинз утверждает, что она противоречит дарвиновской теории эволюции. Пол Эрлих обозвал Лавлока «опасным радикалом», а Роберт Мэй — «юродивым».
Г-н Лавлок не скрывает, что неустанная критика причинила ему боль. В 2000 году он сказал, что уже к концу 1980-х начал чувствовать, что работа над гипотезой не пошла впрок: «Я впустую потратил 20 лет и ничего не достиг».
Тем не менее ему есть чем гордиться. К его удивлению, реакция общественности на «Гею» была исключительно положительной. Его первым публичным выступлением на эту тему стала статья в журнале New Scientist, опубликованная 6 февраля 1975 года. После этого с предложением написать книгу к нему обратился 21 издатель. Так появилась работа «Гея: новый взгляд на жизнь на Земле».
Мысль о живой планете (в том или ином смысле) издавна пользовалась популярностью у философов, поэтов, писателей, экологов, язычников, прихожан современных церквей и многих других. Г-н Лавлок стал знаменитостью, хотя он, вероятно, с радостью променял бы всю свою известность на толику уважения со стороны собратьев-учёных.
Свою книгу г-н Рьюз начинает с Платона — «первого подлинного энтузиаста гипотезы Геи», который рассматривал космос как живое существо, наделённое душой и интеллектом. Далее автор находит точки соприкосновения между теорией сопричастности Плотина, естественной теологией Фомы Аквинского, научной революцией и порождённым ею механицизмом.
Корни гипотезы Геи непосредственно Джеймса Лавлока г-н Рьюз находит в учении Дарвина, трансцендентальном идеализме Иммануила Канта и Фридриха Шеллинга, социальном дарвинизме Герберта Спенсера, страстных описаниях природы у Ральфа Уолдо Эмерсона и Генри Дэвида Торо, а также в «Безмолвной весне» Рейчел Карсон и подъёме экологического движения во второй половине XX века.
Рецензент журнала New Scientist называет книгу «впечатляющей проповедью эволюции научного мышления». Г-н Рьюз обращает внимание читателя на то, что далеко не всегда ясно, где река вольётся в море. Иными словами, подлинно научная мысль иногда кажется пустым разглагольствованием только из-за того, что оформлена нестандартно и требует ответного размышления для своего понимания. Поэтому, по словам г-на Рьюза, наука так промахнулась с признанием гипотезы Геи, которая на самом деле нисколько не выбивается из традиций западной мысли.
Наука, пишет автор, к тому времени чувствовала себя неуверенно, «как будто с чаепития викария просочился неприятный запах». (Имеется в виду обычай в англиканской церкви устраивать чаепития после воскресной службы для тех, кто хотел бы поговорить со священником.) Основы биологии и без того уже потрясли гипотезы «прерывистого равновесия», группового отбора и т. п.
В эпоху, отмеченную массовыми общественными движениями (кампания против войны во Вьетнаме, «Безмолвная весна» и др.), науке пришлось конкурировать с самыми разными псевдонауками и стремлением выдать желаемое за действительное, поэтому любая новинка принималась в штыки. Возможно, г-н Лавлок, к тому времени хорошо зарекомендовавший себя как химик, биофизик и даже астробиолог, получил бы более благосклонной приём, если бы общественность не набросилась на его гипотезу с подозрительным энтузиазмом, больше подходящим не научному построению, а мистическому учению вроде исцеления верой. Учёным ничего не оставалось, кроме как спешным порядком поднять мост в свой замок из слоновой кости — на всякий случай.
Г-н Рьюз вспоминает слова Мейнарда Смита, который со свойственной ему откровенностью высказался так: «Послушай, Джим. Вся проблема с Геей заключается в том, что нам пришлось иметь дело с агонией витализма, группового отбора и всего такого прочего. Мы только с ними разобрались, а тут ты со своей гипотезой. Худшего момента ты не мог выбрать».
Но сам автор уверен, что это типичное явление в истории науки — подходящего момента просто не бывает.
Подготовлено по материалам NewScientist."
Что до меня, мне эта гипотеза симпатична, поскольку расширяет наше понимание жизни. Она скорее философская, чем научная, но это именно тот тип философии, который я люблю. Да и отношение к окружающему миру меняется, если думаешь, что он живой. В конце концов, планеты также идут от рождения к смерти, как и живые существа. В общем, мысль спорная, но, несомненно, интересная.
"Почему гипотезу Геи любят и ненавидят?
Есть мнение, что она появилась в неподходящий момент. Но бывают ли подходящие моменты?
Гипотезу Геи Джеймса Лавлока очень любит публика, но ненавидят учёные. Почему? На этот вопрос в своей новой книге «Наука на планете язычников» (The Gaia Hypothesis: Science on a pagan planet) пытается ответить англо-американский философ науки Майкл Рьюз.
Примерно четыре десятилетия назад Джеймс Лавлок предложил считать Землю чем-то вроде живого организма, регулирующего свою температуру и химический состав таким образом, чтобы сохранять свою пригодность для жизни. Разумеется, он понимал, что доказать это будет сложно, но количество желчи, извергнутой по поводу этой гипотезы, озадачило даже его.
Пожалуй, сильнее всех почему-то обиделись биологи. Джон Мейнард Смит назвал гипотезу Геи «злой религией». Стивен Джей Гулд отклонил её как «метафору, а не механизм». Ричард Докинз утверждает, что она противоречит дарвиновской теории эволюции. Пол Эрлих обозвал Лавлока «опасным радикалом», а Роберт Мэй — «юродивым».
Г-н Лавлок не скрывает, что неустанная критика причинила ему боль. В 2000 году он сказал, что уже к концу 1980-х начал чувствовать, что работа над гипотезой не пошла впрок: «Я впустую потратил 20 лет и ничего не достиг».
Тем не менее ему есть чем гордиться. К его удивлению, реакция общественности на «Гею» была исключительно положительной. Его первым публичным выступлением на эту тему стала статья в журнале New Scientist, опубликованная 6 февраля 1975 года. После этого с предложением написать книгу к нему обратился 21 издатель. Так появилась работа «Гея: новый взгляд на жизнь на Земле».
Мысль о живой планете (в том или ином смысле) издавна пользовалась популярностью у философов, поэтов, писателей, экологов, язычников, прихожан современных церквей и многих других. Г-н Лавлок стал знаменитостью, хотя он, вероятно, с радостью променял бы всю свою известность на толику уважения со стороны собратьев-учёных.
Свою книгу г-н Рьюз начинает с Платона — «первого подлинного энтузиаста гипотезы Геи», который рассматривал космос как живое существо, наделённое душой и интеллектом. Далее автор находит точки соприкосновения между теорией сопричастности Плотина, естественной теологией Фомы Аквинского, научной революцией и порождённым ею механицизмом.
Корни гипотезы Геи непосредственно Джеймса Лавлока г-н Рьюз находит в учении Дарвина, трансцендентальном идеализме Иммануила Канта и Фридриха Шеллинга, социальном дарвинизме Герберта Спенсера, страстных описаниях природы у Ральфа Уолдо Эмерсона и Генри Дэвида Торо, а также в «Безмолвной весне» Рейчел Карсон и подъёме экологического движения во второй половине XX века.
Рецензент журнала New Scientist называет книгу «впечатляющей проповедью эволюции научного мышления». Г-н Рьюз обращает внимание читателя на то, что далеко не всегда ясно, где река вольётся в море. Иными словами, подлинно научная мысль иногда кажется пустым разглагольствованием только из-за того, что оформлена нестандартно и требует ответного размышления для своего понимания. Поэтому, по словам г-на Рьюза, наука так промахнулась с признанием гипотезы Геи, которая на самом деле нисколько не выбивается из традиций западной мысли.
Наука, пишет автор, к тому времени чувствовала себя неуверенно, «как будто с чаепития викария просочился неприятный запах». (Имеется в виду обычай в англиканской церкви устраивать чаепития после воскресной службы для тех, кто хотел бы поговорить со священником.) Основы биологии и без того уже потрясли гипотезы «прерывистого равновесия», группового отбора и т. п.
В эпоху, отмеченную массовыми общественными движениями (кампания против войны во Вьетнаме, «Безмолвная весна» и др.), науке пришлось конкурировать с самыми разными псевдонауками и стремлением выдать желаемое за действительное, поэтому любая новинка принималась в штыки. Возможно, г-н Лавлок, к тому времени хорошо зарекомендовавший себя как химик, биофизик и даже астробиолог, получил бы более благосклонной приём, если бы общественность не набросилась на его гипотезу с подозрительным энтузиазмом, больше подходящим не научному построению, а мистическому учению вроде исцеления верой. Учёным ничего не оставалось, кроме как спешным порядком поднять мост в свой замок из слоновой кости — на всякий случай.
Г-н Рьюз вспоминает слова Мейнарда Смита, который со свойственной ему откровенностью высказался так: «Послушай, Джим. Вся проблема с Геей заключается в том, что нам пришлось иметь дело с агонией витализма, группового отбора и всего такого прочего. Мы только с ними разобрались, а тут ты со своей гипотезой. Худшего момента ты не мог выбрать».
Но сам автор уверен, что это типичное явление в истории науки — подходящего момента просто не бывает.
Подготовлено по материалам NewScientist."
Что до меня, мне эта гипотеза симпатична, поскольку расширяет наше понимание жизни. Она скорее философская, чем научная, но это именно тот тип философии, который я люблю. Да и отношение к окружающему миру меняется, если думаешь, что он живой. В конце концов, планеты также идут от рождения к смерти, как и живые существа. В общем, мысль спорная, но, несомненно, интересная.
Изменено пользователем Radevor